Проснулся Ленц воодушевленным, полным сил и энергии. Кажется, крайний раз нечто такое было лет десять тому назад. Решив, что просто необходимо воспользоваться таким настроением, он даже бриться не стал. Наспех приняв холодный душ, он подсушил волосы полотенцем и, накинув теплую куртку на плечи, вышел из комнаты. Сегодня он решил разбавить каждодневные тренировки суровым испытанием из арсенала Морских котиков. Было в этом что-то тянущее и болезненное. В эмоциональном плане. Морских котиков, Дельты, диверсионных сил – этого всего уже не существовало. Остались лишь ветераны подразделений, те немногие, что выжили в войне с кайдзю. Те, кто готовил курсантов к тому, чтобы быть пилотами. И пускай разлом закрыт, государства сотрудничают так тесно, как никогда, но угроза конфликтов все еще висит над миром черной тучей. Неровен час и вскоре Егеря могут столкнуться друг с другом, выбивая для стран благодатные клочки земли. Те, что не заражены, те, на которых можно выращивать овощи и злаки. Возможно, первой под удар попадет Россия. Южная Америка. Мефистофель не любил гадать. Но желал оставаться в форме в любом случае, готовый встретить войну такой, какой она была в его молодости. Жестокая, захлебывающаяся в крови из распоротых артерий, беспощадная и слепая к немощи. Глухая к страданиям. Такая, какой она должна быть. Никакие консервные банки не смогут заменить живой ударной силы, которая волной, из живых и мертвых врывается в атаку.
Напевая себе под нос один из немецких маршей, он бодрой, пружинистой походкой шел вдоль коридоров. Его группа уже должна была собираться у стартовой черты за пределами корпуса Академии. Прибавив шагу, он оказался на плацу ровно в назначенное время и, стянув с плеч куртку, расправил спину.
- Ну, что вы как сонные мухи? – удивился он, глядя на курсантов. То, что времени было пять утра его мало заботило.
- Офицер Ленц, какие сегодня указания? – подавляя зевок, спросил один из юношей.
- О, сегодня мы вспомним некоторые элементы моей подготовки, - хохотнул он, потягиваясь, - про Морских котиков слышали? – он оскалился и шрамы на его лице искривились, делая его более жестоким и зловещим.
По шеренге курсантов прокатился обреченный вздох и Ленц саркастично усмехнулся.
- Слышали, значит. Ну вот и поплаваем. Давайте, чего ждем? Шесть миль до побережья, пошагали, - расхохотался он, чуть подпрыгивая на носочках и размахивая руками, чтобы остудить тело. А потом пустился впереди группы легким бегом.
Один из пляжей, к которому они прибежали, был засыпан песком. Почти пятнадцать метров пологого склона и кусачий, холодный ветер.
- Давайте, все мордой в песок и поползли, гусенички мои, - хохотнул Ленц, опускаясь брюхом на песок и начиная сползать по влажному, ледяному песку вниз к побережью.  Он все еще считал, что изучение пятидесяти двух позиций Бусидо – это слишком мало. Что только спаррингов и тестов на дрифт-совместимость – недостаточно. Только сильный телом и духом боец может править Егерем. Только тот, кто выдержит испытания на пределе человеческих возможностей не стушуется в бою и будет воевать до последнего. Именно за этим он гонял молодых курсантов. Возможно, его тренировки были одними из наиболее жестоких во всей Академии. Но он не придавал этому значения. Те, кто выдерживал их, могли с гордостью вставать в один ряд со всеми спецподразделениями мира. Он прекрасно знал, что война являет миру все пороки человека. Что второй бой способен полностью сформировать характер солдата. И если в первый ты бросаешься очертя голову, не разбирая дороги, не редко после него приходится менять белье… но ты еще не знаешь, куда именно бежишь. Ты не знаешь, что, бросаясь вперед всем подразделением, будешь поскальзываться на крови своих товарищей. Что тот, кто бежал рядом с тобой секунду назад, одним неловким движением словит пулю. Что ему снесет полголовы и он, заваливаясь вбок, уронит и тебя. И его мозги, его кровь – все это будет вытекать на твою форму.
А Ленц уже знал, что это такое. И сознательно, полностью отдавая себе в этом отчет, бросался в атаку по первому приказу командира всю свою службу.
Стоило им доползти до кромки воды, как Мефистофель, не прекращая двигаться вперед, ведет группу вдоль каменисто-песчаной отмели. Ледяные волны прибоя накатывают на них, заливают уши, соленая морская вода щиплет глаза.
- Кто утром душ не принял? – он оглядывается на мрачных, чернее тучи, курсантов. Отвечать ему не хотят и он, хмыкнув, движется дальше, пригибая голову так, чтобы пенная волна не попадала в ухо.
Внутри клокочет энергия, волнами накатывают воспоминания. Как они вместе с Полом, буквально плечо к плечу, ползли так же много лет назад, обмениваясь колкими, сальными шуточками, разбавляя напряжение и унимая дрожь. Наверное, будь в этой группе Майкл, все было бы точно так же. Но у Роджерса сегодня по расписанию другие занятия и Ленц наслаждается воспоминаниями в одиночестве. О, он был мог многое рассказать крестнику о том, как они подначивали друг друга. О том, что только их шутливая борьба и ставки в размере ужина в казарменной столовой, заставляли двигаться вперед. Что только эта дружба толкала их к границе возможностей.
Полмили, миля. Ленц даже не обращает внимания на тех, кто уже сдался и, дрожа от холода, бредет обратно в казармы. Он позволял так делать на своих занятиях. Он не писал выговоров, не заставлял отрабатывать. Для него было достаточно пренебрежительной улыбки, мол, смотри, я – сорокалетний мужик, все это способен сделать, а ты…
И если курсанты уже обрадовались, когда Ленц начал подниматься с песка, то счастье их продлилось недолго. Он лишь немного глубже зашел в воду и встал на колени. Скрестив руки за головой, он распрямил плечи и подставил лицо и грудь соленым брызгам накатывающих волн.
- Давайте, котятки мои, опускайтесь на колени, - хохочет он, перекрикивая прибой и ветер, - закрывайте глазки и представляйте Багамы.
- Офицер, вы явно не в себе, - посмеиваясь, рядом с ним опускается курсант. Один из лучших в этой группе, если честно. И, хотя до Майкла ему далеко, он вскоре вполне сможет дать им обоим фору. Если не сдастся.
- Поговори мне, Браун, - щурит на него один глаз Ленц.
Минут пять проходит в тишине. А потом Мефистофель, окончательно решивший вывести курсантов из себя, заводит шутливую армейскую песенку на немецком. Он пропевает строки по одной, дожидаясь, когда нестройный хор голосов повторит за ним. Сперва, развлекаясь, он вынуждает курсантов петь детскую песенку про котенка. Потом более мужественная песня про то, что «мы мужики, за нами нихрена не заржавеет. Не упадет, не облысеет. И мы огонь, а сердце наше – птица…» и все в таком духе.
Сильные волны бьют его бедра и разбиваются о грудь. Мокрая футболка липнет к телу, а по лицу стекают капли соленой морской воды. Ветер нещадно кусает влажное тело, а Ленц улыбается, как ненормальный и поет песни, вынуждая петь и остальных, упираясь затылком в собственные ладони.
- С детсадовской группой песни разучиваешь? – хохочет за его спиной знакомый голос, - перед полярниками выступать планируете?
- Пол, присоединяйся, - хохочет Мефистофель, оглядываясь. Вот только это не Пол. Это младший Роджерс, посмеиваясь, стоит на берегу.
- Водичка сегодня – просто не вышептать, - он щурится на крестника, не смущаясь того, что вновь назвал его отцовским именем. Иногда это вырывалось прежде, чем он успевал подумать. И, вроде как Майкл уже привык.
Роджерс отказывается и недолго сверлит спину наставника взглядом. А потом, видимо возвращается к занятиям.
Спустя полчаса, Ленц наконец сжалился над почти охрипшими курсантами и велел им подниматься. Еще две мили по кромке воды. Прыжок, присед, отжался. Прыжок, присед, отжался. Прыжок, присед, отжался…
Мокрый песок расходился под ладонями, сильные волны накатывали на спину, на руки и ноги, вымывали почву из-под пальцев. Вынужденная и постоянная борьба с сильным ветром.
- Сладкие мои, кто последний добежит до корпуса, то будет неделю чистить ботинки на всю казарму, - хохочет он, дожидаясь, когда злые и уставшие курсанты выползут на неровную, ухабистую полосу препятствий в паре миль от теплого корпуса Академии.
Юноши срываются с места, как ужаленные. Забираются по канатам на брусья, путаются в сетке, поскальзываются на брусчатке. Ленц, бегущий в середине этого безобразия, висящий вниз головой на турниках, лишь хохочет, наблюдая за тем, как отчаянно они стремятся вырваться из лап своего наставника, как хочется им поскорее в тепло.
Дожидаясь, когда последний курсант выпутается из веревок, Мефистофель, подгоняя его, подначивая и зля, бежит рядом, чуть обгоняя. Ведомый яростью и адреналином, он вместе с наставников вырывается вперед, преодолевая себя, свою усталость и боль, холод и одеревеневшие мышцы. Ленц скалится, рычит, кричит и елейным голосом спрашивает, не устала ли принцесска и не надо ли понести ее на ручках до перины. Если бы взглядом можно было убивать – Мефистофель лежал бы мертвый.
Курсант осознает, что они первые только тогда, когда тяжелая поступь ботинок гулким эхом разносится по залу. Группа, которая там занимается, удивленно смотрит на мокрых и злых, как черти, новобранцев Ленца. А тот, гордо и самодовольно усмехаясь, распрямляет плечи и глубоко и тяжело дышит.
- Ну все, дети мои, тренировка окончена, - он одобрительно хлопает по плечу того самого юношу, которого вывел в лидеры, - расскажите тем, кто слился, какое веселье они пропустили.
Холодными, не слушающимися пальцами он зачесывает волосы, налипшие на лоб и делает два шага вперед. И только по напрягшимся желвакам и сведенным вместе бровям можно понять, что что-то не так. Роджерс, который тоже занимался в зале в тот момент, когда в него ввалился Мефистофель, тут же понимает все. И резво, хотя и стараясь не выдавать себя ничем, оказывается возле Ленца.
- Так, не ржать, - едва слышно просит Мефистофель, - я, блять, правую ногу не чувствую.

Three Days Grace - Painkiller
Группа тренируется с Ричардсоном. У них с Ленцом разные взгляды на большинство программ отбора и подготовки курсантов. И, на самом деле, друг друга они не очень любят. Поэтому показать, что после этой тренировки он не может сам пройти и нескольких метров – последнее, что он хочет демонстрировать.
- До двери дойдешь?
- А куда я денусь? – изгибает брови Ленц и, посмеиваясь, делает несколько шагов. И, да. У него из глаз готовы посыпаться искры. Но вместо того, чтобы припадать на одну ногу, он гордо идет вдоль занимающихся курсантов, презрительным взглядом окидывая фигуру Ричардсона. Он кривит губы и шрамы его лица вновь делают эту усмешку похожей на хищный звериный оскал.
И, как хорошо, что он насквозь мокрый. Бедро невыносимо горит огнем и каждый шаг – буквально борьба с собственным организмом. Но Мефистофель вовсе не собирается падать в грязь лицом. Даже учитывая, что он существенно осложняет себе жизнь, вот так вот забирая Роджерса с чужой тренировки. Но сейчас ему плевать. И он прекрасно знает, что его крестник, скорее сам его убьет, чем позволит ползти по стенке до собственной комнаты.
- Как ты там сказал? «Водичка сегодня – просто не вышептать»?
- Именно, - сквозь стиснутые зубы рычит офицер и, стоит им оказаться за дверьми зала, как он с силой стискивает плечо Майкла правой ладонью. Буквально впиваясь в него пальцами, он оглядывает пустой коридор и испускает замученный вздох, припадая на здоровую ногу, перенося весь свой вес.
- Ссаные террористы с их ссаными допотопными бомбами, - рычит он и хромая движется к казармам, - и я, блять, идиота кусок. Полез туда без приказа. Спасать, блять… хотя потом все равно, - он замолкает на пол предложении и лицо его почти физически чернеет. Он лишний раз напоминает себе, что это – не Пол. И он не может так откровенно и открыто обсуждать то, что сделала с ним война. Что он сам с собой сделал на войне. Меньше всего ему хочется читать в глазах крестника те же отвращение, пренебрежение и ужас, какие он видел на лицах сослуживцев. Если Михаэль когда-нибудь узнает об этом… что будет с Ленцем? Это точно станет ударом ниже пояса. И Мефистофель не уверен, что сможет с этим справиться.
Он не говорит ни слова больше, только тяжело и глубоко дышит всю дорогу, пока они идут к его комнате.
Едва Мефистофель вваливается в свою обитель, он, не смущаясь, тут же стягивает с себя футболку, бросая ее себе под ноги. Буквально валится на стул, судорожно расшнуровывая ботинки. Пальцы замерзшие, плохо слушающиеся, шнурки скользкие он воды. Но Ленц избавляется от обуви и, расстегивая пояс, быстро вылезает из мокрых, грязных форменных брюк. Наплевав на все, он, перебираясь по стене, по спинке стула, по изножию кровати, ползет в ванную. За зеркалом – чудо-запас убойных транквилизаторов и обезболивающего. Хорошо подкупать медиков Академии, отсчитывая приличные отступные из зарплаты. Ведь все, что Ленцу для жизни нужно – пара уколов в месяц, когда он решает доказать сам себе, что не стар. С появлением Майкла эта процедура стала как никогда частой. Но он уже не пытается этого скрыть – Роджерс все итак видит. Храбриться уже нет смысла. Нет смысла разводить браваду.
Он моет руки с мылом, смывает песчинки с правого бедра, которое трясет мелкой дрожью. Видно, как судорога свела мышцы, как они выступили под кожей и не желают расслабляться. Лишь часто сокращается, как при ходьбе.
Балансируя на одной ноге, Мефистофель упирается животом в раковину и роется на полке со шприцами и ампулами.
Первым делом – расслабить мышцы, снять спазм. На этот случай у него есть хорошее, уже годами проверенное средство. И первый укол он дрожащими руками делает стоя, кусая колпачок от шприца. И ему совершенно наплевать, что Майкл стоит у дверей и смотрит на все это безумие. Он не хочет даже поворачиваться, чтобы увидеть, как он считает, жалость на лице парня.
Ленц стискивает края раковины чтобы не упасть и, тряхнув головою, роется на полке дальше.
Новая, непочатая ампула оказывается в его пальцах, и он зубами разрывает упаковку шприца с такой длинной иглой, какую только смог достать. Небольшой курс медицины он получил еще в отряде. Остальному научился уже здесь. Дрожащими руками набирает в шприц лекарство из нескольких ампул. Это уже второй. А потом будет и третий. Комплексная, мать его, блокада.
- Давай я, - слышит он негромкое предложение.
- Нет, Михаэль, не давай, - отвечает он, - порвать артерию я и сам могу.
Он усаживается на край ванной и упирается стопами в пол. Задирает край белья, оголяя бедро на максимум. Несколько раз быстро выдохнув носом, он нащупывает пальцами артерию и, хмыкнув, уверенным движением руки вгоняет иглу почти до основания шприца. Тихо рычит от боли.
Мышцы его шеи напрягаются, напрягается грудь и спина. Он едва может себя контролировать, стараясь сделать все медленно и аккуратно. Стараясь не порвать артерию. Хотя, один хрен будет синяк. Заканчивая веерообразное движение, он кидает пустой шприц в раковину, берет из зубов второй и уже выше, почти под резинкой трусов, вгоняет иглу под кожу. Ориентируясь на ощущения, двигает иглу примерно на полдюйма вглубь мышцы и вводит оставшиеся препараты. В бедре – почти что вмятина: кривая, расходящаяся уродливыми шрамами во все стороны.
Откинув от себя последний шприц, он медленно отклоняется назад и аккуратно опускается на дно ванной, упираясь головой в стену. По бедру медленно стекают капельки крови из проколов. Мефистофель дотягивается до крана и теплые струи вырываются из лейки душа, согревая. Он отрешенно и с иронией смотрит на крестника, все еще стоящего в дверях.
- Вот таким вот стал твой кумир из детства, - тихим, безэмоциональным голосом говорит он, - старая, разбитая кляча, которая не может прожить без обезболивающего.
Вода стекает по его лицу, и он устало подставляется под струи, закрывая глаза. Ему уже не больно.
Но буквально через пару минут он понимает, что способен встать. От обезболивающего подташнивает, он релаксантов кружится голова. От всего этого химического коктейля, навалившегося на и без того шокированный организм мозг едва слушается хозяина. Он упирается в края ванной и спокойно встает на пол. Новокаин он любит почти так же, как налбуфин.
Сейчас Роджерс может достаточно близко наблюдать исчерченного, словно карта гористой местности, шрамами крестного. Должно быть он успел позабыть сколько отметок собственной дурости носит на себе Мефистофель.
Неровный шрам, перетекающий со спины на бок – арматура, отброшенная взрывом. Длинный порез на груди – рукопашный бой в их лагере. Они только почувствовали себя спокойно и сняли бронежилеты, считая, что силы противника отброшены не десятки километров вглубь страны… Тогда посреди ночи и почувствовали на себе всю ненависть врагов. Мелкие, тонкие и плотные, широкие и длинные, бугристые и гладкие следы на руках. Где зацепила пуля, где – нож, где – осколки взрывов. Мелкие впадинки – следы шрапнели. Несколько почти круглых, гладких углублений от пуль на спине, плече, левом бедре. Даже аппендицит вырезали в полевых условиях. Военный медик постарался на славу – единственный более или менее аккуратный шрам идет почти параллельно тазовой косточке. А лицо… Ленц все подставлял свою морду под взрывы. Справа на губах – осколок стекла прорезал кожу до самой кости. О жвачке, долгих разговорах и яркой мимике пришлось забыть на пару месяцев. Слева от глаза, словно измятая бумага – кусок стены, приправленный все тем же стеклом. Его тогда приложило так, что сломало челюсть и скулу. Чтобы вправить, пришлось делать операцию. Так что да, даже во рту у Ленца есть шрамы.
- Кстати, - как бы между делом говорит он, спокойно проходя мимо Роджерса в комнату и вставая к нему спиной, - в смежной группе есть парнишка один. Грант. У вас достаточно похожие характеристики, чтобы попробовать дрифт. Я видел его в бою – отличия не критичные. Приказ о твоем переводе в пару осталось только подписать.

Отредактировано Mephistos Lenz (02.05.2016 04:20:32)

Чувствовал себя Ленц не важно. Ватные ноги и руки того и дело пытались подкоситься и совершенно не слушались от той убойной дозы лекарств, которые он в себя вколол. Потирая лоб, он садится на стул и, полубоком повернувшись к Майклу, ждет реакции на свои слова. И та не заставляет себя ждать.
- Ммм, круто.
Мефистофель не слышит воодушевления от этого и хочет списать все на нервы. Все-таки не каждый день приходится почти тащить наставника в его комнату и наблюдать за тем, как он дрожащими руками обкалывается обезболивающими как наркоман.
Это кажется вполне правильным решением: передать Роджерса другому наставнику, поставить его в пару с тем, с кем они запросто могут стать пилотами. Это ведь и есть то, ради чего задумывалась Академия – новое, высококлассное спецподразделение элитных бойцов на гигантских роботах. И только одно место идеально подходит для удовлетворения своих амбиций: кабина Егеря. Именно к этому подводят все тренировки, именно это ждет в окончании. И если ты достаточно хорош, если тебе посчастливилось найти своего со-пилота, то дальше только один путь.
Да, возможно сейчас пилотов воспринимают чуть иначе – людям свойственно забывать. Человеческая память – сложная и многогранная штука. Пройдет поколение, другое… и герои этой войны станут просто легендой. Скупые строки в учебниках истории и памятные даты – все, что останется после них. Возможно когда-нибудь снимут фильм об этой войне, экранизируют мемуары умерших солдат. И на этом все закончится. Людям свойственно забывать. Как они, напуганные и забитые, забыли про Ирак, Афганистан, Сирию… как они закопали топор войны и объединились против монстров.
Но кайдзю уже нет. И совсем скоро человек опять пойдет против человека. Людям свойственно убивать.
- Я отказываюсь.
- Ты… что? – удивленно приподнимает брови Ленц и в упор глядит на Майкла. Он старается увидеть веселый блеск глаз, означавший бы, что он просто неудачно пошутил. Но этого нет. Роджерс на удивление тих и хмур.
- Ты в своем уме, нет? – округляет глаза Мефистофель, все еще не веря в то, что услышал отказ, - ты ради чего в Академию-то приехал? В пилоты попасть. И когда у тебя появляется реальный шанс – ты отказываешься?!
Это странно и дико. Что именно успело случится за эти семь месяцев, что Роджерс так спокойно променял свою цель. А самое главное – ради чего? Что такого более важного могло появиться, чтобы его крестник сейчас огорошил наставника отказом.
- Ты же понимаешь, что я не спрашиваю? – уточняет Ленц, подпирая щеку кулаком, - что тебе дозволено влиять на мое решение только потому, что ты – мой крестник? – обычно он бывал более сдержан в словах, но сейчас он искренне не понимал причин, которые побудили Роджерса заявить об отказе. Вроде как Майкл не страдал ни комплексом неполноценности, ни заниженной самооценкой, что безусловно могло бы объяснить такое поведение. Он осознавал себя и свою силу вполне хорошо, насколько знал и чувствовал Мефистофель. И еще Роджерс хотел быть как отец. А тот был пилотом. И это звание, стоившее ему жизни, он носил с гордостью. Отчего же отказывается Роджерс?
- Ты можешь мне назвать хоть одну вескую причину? – изгибает брови Ленц, в упор глядя на Майкла.

Отредактировано Mephistos Lenz (07.05.2016 10:45:08)

Он внимательно слушает все нелепые оправдания. Внимательно глядит на крестника и ищет, ищет и не может найти в его взгляде или движениях хоть какой-нибудь подсказки. Почему он плюнул на свою цель? отчего отказывается? Насколько вообще серьезное это решение и что конкретно случилось.
Можем сходить к психологам и попросить задокументировать данный факт.
- Твой сарказм неуместен, - холодно бравирует Мефистофель. Потирая одну ладонь другой, он встает со стула и, продолжая слушать Роджерса, подходит к комоду. Натягивая на себя майку, он пытается поставить себя на место юношу и предположить, что такого могло бы произойти в его жизни за эти семь месяцев? Влюбился он что ли в кого-то?
то я просто отчислюсь из Академии,
Ленц даже останавливается, с непониманием глядя на Майкла. Но, спустя миг, продолжает внимать его речам, натягивая спортивные трикотажные брюки. Зачесав еще влажные волосы пальцами, он стоит, перенеся вес на здоровую ногу и, сцепив руки замком, кладет локоть на комод.
Совершенно не обязательно делать мне такие поблажки, офицер Ленц.
Мефистофель кривит губы и лицо его приобретает мрачное, недоброе выражение. Он ненавидит, когда Роджерс переходит на этот официоз, обиженный словами крестного. Он делает все, чтобы Майкл не чувствовал себя одиноким и потерянным. Да и, что уж лукавить, сам тянется к нему. Потому что и офицеру необходимо, уже почти что жизненно необходимо, присутствие Роджерса в его жизни.
- Давай, - он махнул рукой на письменный стол. А потом, подойдя к Майклу, грубо ухватил его за плечо и, подтащив к столу, резко дернул вниз, усаживая на стул. Одна ладонь его все еще с силой сжимает его плечо, а второй он открывает ящик и достает чистый лист и ручку:
- Пиши. И проваливай вон из Академии. - рычит Мефистофель и в омерзении кривит губы, - сделай так, чтобы я и твой отец тобой гордились. Давай, - кивает он и отходит на середину комнаты. Выдохнув, он запускает ладонь в волосы. Это все рождает в нем клокочущую, бурлящую ярость.
- А теперь, просто ради интереса, расскажи мне, куда ты пойдешь? - он обходит стол и, положив ладони на темную столешницу, нависает над крестником, - что, работать строителем? Или грядки пахать? А может ты можешь изобрести что-то полезное? - саркастично плюет он, со злостью глядя на юношу. А потом пружина гнева распрямляется и Ленц взрывается, переходя на немецкий:
- Пускать он никого не хочет к себе в голову! Да все, что у тебя там может быть - это влажные фантазии о курсантах или курсантках! Может ты запал на кого-то из офицерского состава. Всем наплевать! Ты думаешь у других этого нет? Думаешь другие не устраивают такие же истерики каждый раз, когда находят дрифт-совместимых партнеров? Мне насрать, о чем ты там думаешь вечерами. Хочешь знать, к кому в голову залезать нельзя? - шипит он, наклоняясь ближе к лицу крестника, - Ко мне! Потому, что таких сопляков как ты после дрифта со мной придется переводить в психиатрическое отделение больницы. А у тебя там нет ничерта страшного или пугающего остальных!
Да, я ожидал от тебя большего. Ожидал, что ты не будешь настолько трусом, чтобы испугаться показать кому-то свои детские фантазии. Чтобы сбежать из Академии вот так, просто потому, что хочешь кого-то трахнуть. Пол тестировал первое и второе поколение Егерей. Он умер прямо в кабине! И если бы ему сказали, что нужно кого-то пустить к себе в мозг, чтобы победить - он бы даже не раздумывал! А ты готов похерить все из-за страха быть непонятым!

Maroon 5 - Animals
Роджерс холоден и внешне спокоен. Но Мефистофель знает, что это только внешне. Он слишком хорошо знает и этот холодок в глазах и натянутую правильность и официальность речей. Ленц любил таких в годы своей службы. Потому, что смешнее всего они отступали перед ним, прогибались под его требования, рассказывали все, что он только пожелает. О, арсенал пыток и психологического давления у Мефистофеля был обширен и неимоверно изобретателен.
- Но я не хочу, чтобы кто-то видел, как крестный по крови яростно вбивает меня в этот стол,
Сердце Ленца подпрыгивает к горлу и проваливается в желудок. Кровь отливает от лица и он лишь сильнее стискивает зубы, играя желваками. Это неправильно. Это неверно. Но совершенно и неимоверно желанно. Вот только это не повод отказываться от дрифта. Это вообще не повод вставать в позу, как делает это сейчас мальчишка.
- И только это вынуждает тебя бросать обучение на финале? - он хищно облизывает губы и по-змеиному выгнув шею, долгим движением потирает небритую щеку о плечо, - ты действительно трус, Михаэль, - тянет он, обходя стол и оказываясь за спиной крестника, - у тебя даже не хватило духу признаться мне в том, чего именно ты хочешь, - по-немецки шипит он, ухватывая Майкла за шею. И ему совершенно плевать на сопротивление. Он хочет играть по таким правилам? Он получит своего крестного таким, каким он является. Алчным, жадным до власти, до демонстрации силы. Именно тем офицером, которым пугают новичков. Именно той безумной машиной, сходящей с ума от жестокости и собственного превосходства, каким он был на войне.
- Это - не причина, - рычит он ему на ухо, горячо выдыхая на нежную кожу под волосами, - ты думаешь у Гранта нет никаких фантазий? Знаешь, что самое классное в дрифте? Это то, что есть чем крыть. Он знает про тебя все ровно так же, как ты знаешь про него. И сексуальные предпочтения никого никогда не волновали. Это - пустое, когда дело касается защиты страны и людей, живущих на ее территории. А ты готов, мелочно и глупо променять шанс стать солдатом элитного войска просто потому, что тебе стыдно за то, что ты меня хочешь, - гадко усмехается он, сильнее стискивая пальцами позвонки и вынуждая Роджерса чуть пригнуться к столу. И нагибается следом, прижимаясь горячей грудью к спине мальчишки.
- В дрифт, Михаэль, нельзя ходить, когда твои руки в крови. Когда ты убил за свою жизнь стольких, что не можешь вспомнить точное число. Потому, что перестал считать после полутора сотен, - рычит он, - когда ты досконально и отчетливо помнишь, как перерезал горло человеку, а твое лицо заливала кровь еще десятка убитых перед ним. Нельзя ходить в дрифт с криками боли твоих пленных. Когда они умоляли, умоляли, понимаешь? убить их. С этим не ходят в дрифт. А с глупыми фантазиями идет в дрифт каждый.
Он размыкает пальцы и отходит на другую сторону стола вновь. Теперь в нем нет понимания. Сейчас осталась только злость. Мальчишка хочет похерить все просто потому, что влюблен в своего крестного. Это настолько нелепо, что хочется хохотать. А еще отчаянно хочется притворить все эти ребячьи фантазии в жизнь. Хочется прямо сейчас подойти, нагнуть и вбиваться так, как ему этого хочется. Покрыть его всего поцелуями, заклеймить укусами, синяками, заявить свои права и никогда и никуда не отпускать. Вот только Ленц знает - это неправильно. Это - лишнее. Он не может так сделать. Потому, что это сын его лучшего друга. Человека, с которым он прошел все ужасы войны. Потому, что Роджерс-старший просил позаботиться о сыне, просил уберечь его от тех же демонов, которые выжгли сознание Мефистофеля.
Он поднимает со стола лист заявления и, скомкав его, кидает в сторону урны.
- Нет, не может, - презрительно кривит губы Ленц, - потому, что его никто не отпускает. Ты, щенок, видимо забыл, что такое долг? Десяток лет ты обивал пороги кабинетов и пыльные казармы. А сейчас, поджав хвост, бежишь прочь из-за идиотских глупостей, - в его голосе слышится желчь, - и, прежде чем дойти до дрифта, нужно узнать реальную дрифт-совместимость. В реальном бою. И если бы ты хотел - ты бы мог изменить стиль боя и тактику, чтобы на деле то, что написано в бумагах, оказалось просто цифрами и графиками. А ты предпочел запаниковать, - он скрещивает руки на груди и недовольно оглядывает Роджерса, выправив спину и широко разведя плечи.

Ленц хохочет низко и утробно от слов Майкла. Закрывает лицо ладонями, сдерживая дьявольский смех. Это ситуация все больше начинает напоминать те комедии, которые наизусть знает Мефистофель. Он запрокидывает голову и не может отсмеяться.
- Ты не собственник, ты идиот, - хохоча, отвечает он.
Все в курсе, что отец не хотел бы, чтобы я был здесь.
- А еще твой отец говорил, что не имеет права тебе запрещать идти своей дорогой, - крылья его носа гневно раздуваются от тяжелого дыхания, - а ты мне не можешь назвать ни одной веской и адекватной причины своего отказа. Только то, что ты собственник и не хочешь, чтобы кто-то видел о чем ты мечтаешь. Это бред, - плюет он.
Меф, тебе самому легче будет, не придётся видеть крестника-труса. Одно сплошное счастье.
- Хватит! - Ленц резко опускает ладони от лица, - прекрати вести себя как взъевшийся на якобы несправедливые слова подросток! Будь мужчиной, в конце концов! Хватит ломать эту комедию!
Десять лет обходился без тебя, и сейчас справлюсь,
Ленц судорожно и коротко вдыхает и  открывает было рот, чтобы что-то сказать. Но смыкает губы и молча смотрит Роджерсу в глаза.
- Вот значит как, - тихо говорит он, горько усмехаясь, - ну, что ж...
Мефистофель и рад бы не показывать, что его это задело. Вот только он всегда стремился быть с Майклом максимально честным. Он не боялся ни показывать эмоции, ни делать громкие заявления, ни поучать. Потому, что относился к нему, как к родному сыну. Он любил его своим извращенным, мрачным, жестоким понятием любви. И пускай к этому примешивалась искра животного вожделения, казалось бы давно позабытый страх.
- Ты мог бы просто попросить меня, - все так же тихо говорит Мефистофель, потирая шею ладонью, - я бы отводил предложения о дрифте до конца твоего обучения. А потом предложил бы тебя в качестве инструктора.
Он отворачивается к окну и, упираясь ладонями в подоконник, смотрит на плац. Там бегает новый выводок курсантов и Ленц почти видит в их наставнике - Роджерса. И это было бы совершенно и дико прекрасно - быть рядом с крестником все это время. Наблюдать, как он, закаленный его школой, тренирует молодняк. И гордиться им. Как он гордился им всегда. И тогда, в Ираке и Афганистане, казалось бы, больше самого Пола раздувался от гордости, когда в письмах и звонках, маленький Майкл спрашивал, а как там дядя Меф. Но тот решил выбрать иной путь.
- Возможно, мы могли бы работать в паре, - он не стремился выделить последнее слово, но голос предательски сорвался, - тебе достаточно было меня попросить. Это было так сложно? Прийти и сказать: "Я не хочу в дрифт". Не отказываться вот так, кидаясь громкими речами об отчислении, самоотводе и прочей херне. Не прикрываться собственническими чувствами.
Мефистофель тяжело вздыхает и опускает голову, смотрит на свои руки, подбирая слова.
- Да, твой отец не хотел, чтобы ты шел воевать. Но он знал, что если я буду рядом - я прикрою. Как всегда прикрывал его. И, думаю, он бы гордился тобой, если бы был жив, - Ленц поднимает глаза и смотрит сквозь свое отражение в стекле на выдохшихся курсантов, - но, раз усилия над собой ты не захотел совершить даже для того, чтобы просто пораскинуть мозгами - иди, я не буду тебя удерживать.

Но ты бы поинтересовался почему. И либо как сейчас не принял бы эту причину, либо я просто не стал бы говорить
- Но ты никогда не узнаешь, что бы я сделал, если бы ты попросил. - горько отвечает Ленц.
Он так и стоит у окна, даже в тот момент, когда чувствует, как крестник подходит сзади и замирает. Хочется развернуться, дать ему затрещину и выбить всю эту дурь из головы. Но он просто стоит и слушает.
- Прости, дядя Меф, что тебе так не повезло с крестником,
В груди предательски свербит и щемит, будто бы в него вновь врезалась волна от взрыва. Это так похоже на то, что этот миг станет финальным.
Прости, что тебе за меня стыдно, я не хотел.
Ленц закрывает глаза, опуская голову. Он сильнее стискивает зубы, потому что ему невыносимо слышать горькое сожаление в голосе крестника. Дурной мальчишка, сам все разрушил и только сейчас осознал, что натворил.
И прости меня, мой Дьявол,
Мефистофель заходится на вдохе, борясь с желанием развернуться и обнять. Но Роджерс разворачивает его сам и коротко и ласково впивается в губы. Он до одури нежен, этот его мальчишка. И этот поцелуй горчее полыни. Влажные и солоноватые от слез губы. Чертов Михаэль, чертовы чувства, которые не до конца выжгла война. Чертово все.
Поцелуй обрывается и Майкл делает шаг назад. Вот и попрощались.
Он устало и грустно смотрит на то, как ровным, четким, тяжелым шагом Майкл движется к двери. Как почти доходит до нее. Он думал, что выдержать это будет легко. Что раз мальчишка так решил - значит ему так лучше. Он не захотел даже подумать о том, чтобы стать инструктором, чтобы дольше и ближе находиться к Мефистофелю. Так ли ему это нужно? Ленцу кажется, что это одна из немецких драм, которые никогда не заканчивались ни чем хорошим.
А Майкл уже хватается за ручку двери.
"Что, правда не остановишь?" - мерзкий голосок сознания звенит в мозгу.
"мой Дьявол"
Мефистофель в резком движении отрывается от подоконника к которому, казалось бы, приклеился. Нагоняет Роджерса и, одной рукой захлопывает дверь перед его носом, крепко обнимая за плечи.
- Нет, - едва слышно просит он, - не уходи.
Хочется соврать о том, что этот разговор можно забыть. Соврать о том, что для Ленца это не больно. Соврать о том, что он ничего не чувствует. Но это будет наглой, явной, отчетливой ложью. И Мефистофель не может на нее решиться.
Он утыкается лбом с затылок Роджерса, зарываясь носом в короткие волосы и горячо выдыхает ему в шею.
- Не оставляй меня одного, Михаил, - просит он, передергивая имя крестника на библейский манер. Именно то имя, которым его крестили.
- Не позволяй мне стать ненужным пережитком прошлого, который ни для кого не имеет значения. Не оставляй одного со всеми моими демонами. - он держит его так крепко, что даже повернуться нет никакой возможности, - пожалуйста.
Мефистофель сам возведет новые мосты между ними. Мефистофель сам сделает так, чтобы этот разговор забылся, как ненужный и пустой. И Мефистофелю невыносимо осознавать, что человеческая глупость способна порождать такую боль.

Майкл не вырывается, не стремиться отстраниться или избежать объятий. Он спокойно принимает их и, кажется, облегченно вдыхает.
Вот и стоило оно того? Надо было устраивать эту истерику? Помогла она?
Хотя, что именно считать помощью. Роджерс в достаточно интересной манере рассказал о своих желаниях. О том, о чем именно он мечтает вечерами.
И если бы Мефистофель мог... ах, если бы он только мог воплотить все эти ребячьи фантазии в жизнь. Не будь он сыном его лучшего друга, то Ленц даже не раздумывая, уже давно бы нагнул его и сделал все как тот пожелает. Хоть по крови, хоть осыпая той нежностью и лаской, на какую только способна была его истерзанная душа солдата.
Он чувствует, как поверх его ладоней ложатся ладони мальчишки. И успокоенно вздыхает. Все позади.
Если я снова начну нести такую ахинею - зашей мне рот,
- Дурной мальчишка, - тихо усмехается Ленц, прижимаясь щекой к волосам крестника.
А потом Майкл разворачивается к нему, игнорируя сильное кольцо объятий. И Мефистофель ослабляет судорожную хватку, позволяя прижаться к его груди. И улыбается.
Роджерс просит, чтобы Ленц лег спать. Возможно, так бы он и поступил, но призраки прошлого, всколыхнувшиеся в его сознании багряной волной вряд ли дадут ему сомкнуть глаза. Возможно, еще несколько дней н будет просыпаться в холодном поту, вновь и вновь прокручивая в голове все свои деяния.
И вместо того, чтобы отпустить Роджерса из комнаты, он тянет его на заправленную постель. Нет, не с целью воплотить в жизнь его фантазии. Просто потому, что боится его отпускать от себя. Боится, что тот уйдет.
- Останься со мной, - просит он.
Ему важно, чтобы юноша знал, насколько сильно он им дорожит. Важно, чтобы понимал причины всех поступков своего крестного. Он ведь делает это все не просто так. Он не повинуется собственной прихоти, предлагая его в дрифт. Не повинуется собственным желаниям, изматывая его на тренировках. Единственное, к чему стремится Мефистофель - дать Майклу то, чего он желает - стать равным отцу.
Ласково, по-отечески обнимая крестника, он позволяет уткнуться в свое плечо и, запустив пальцы в короткие волосы, легко гладит мальчишку по голове.
- Я не смогу дать тебе того, что ты хочешь, - сдавленно и тихо говорит он, намекая на фантазии курсанта, - это неправильно. Твой отец может... может бы и понял. Скорее всего не принял бы, но понял. А вот твоя мать... - Ленц усмехнулся, - она нас с тобой обоих не только анафеме придаст, но и устроит выездной тур святой инквизиции.
Он закрывает глаза и, прижимая парня к себе, тихо продолжает:
- Ты можешь жить с холодной головой, Михаэль. Пора уже учиться тому, чтобы твои чувства не влияли на твои решения. В армии нужно работать мозгом, а не сердцем. Если бы я не умел этого отключать, то ты бы не прошел даже отбор. Потому, что я всегда был против твоей службы.

Если бы у меня была хоть капля надежды на твою взаимность, Меф...
От этого больно и свербит в груди. Вот уж не так он себе представлял свои отношения с крестником. Далеко не так. Мефистофель и думать не мог о том, что Роджерс действительно может испытывать к нему нечто большее, чем просто благодарность. Да вообще он слабо верил, что к нему еще применима эта сторона людских чувств.
И, с одной стороны стало чуть проще. Он теперь знал, что Майкл его хочет. Но в этом мире так часто бывает влечение полностью лишенное чувств, но Ленц не мог даже и на секунду задуматься о том, чтобы рассказать Роджерсу о том, что действительно испытывает к нему.
А ты мог бы и не делать такое великое одолжение, как видишь, я все равно ни на что не годен,
Мефистофель вздыхает глубоко и тяжело. Опять появляется желание выбить всю дурь из головы Майкла. Но в постели, согретой их общим теплом слишком уютно, чтобы тревожить ее злостью.
- Я не делал тебе одолжения, - тихо говорит он, выдыхая слова в волосы парня, - я сделал то, что было нужно. Да, это идет в разрез с тем, что я хочу. Я люблю тебя как сына, Михаэль. И я не хочу, чтобы ты узнал войну такой, какой мы знали ее с твоим отцом. Я хочу уберечь тебя от всего ужаса, который на ней происходит.
Мефистофель крепче прижимает его к себе, словно стремясь защитить. Прикрыв глаза, он выравнивает дыхание и спокойно лежит, прислушиваясь к успокоенному релаксантами мозгу. Это все почти естественно. Почти правильно.
- Когда-то мы с твоим отцом обсуждали перспективы твоего ухода в армию. И я тогда предложил тебе просто запретить идти в кадетский корпус. Я предложил обрубить все ниточки, которые тебя могли бы туда привести. Он тогда посмотрел на меня, как на больного. И, как видишь, ты в Академии. И уж если твой отец не стал тебе этого запрещать - я-то почему должен препятствовать? Я всего лишь твой крестный, который вообще ни при делах. Но, раз ты мой курсант, то все, что я могу сделать, чтобы обезопасить тебя - подготовить. Настолько хорошо, насколько смогу. Чтобы любую опасность ты мог встретить достойно и дать отпор.
Я сорвался не потому, что ты мне испортишь статистику, не потому, что можешь очернить мою и без того не самую светлую репутацию, - беззлобно усмехнулся Ленц, - я сорвался, потому, что боюсь за тебя. Потому, что боюсь тебя потерять.
Он вздохнул и чуть поерзал, удобнее устраиваясь на боку.
- Хорошо. Я отклоню все предложения спаррингов. Постараюсь убедить Хансена в том, что инструктор из тебя будет лучший, чем пилот. Но все равно лично я буду считать, что ты мог бы стать первоклассным пилотом Егеря.
И спустя пару минут Ленц спокойно заснул, прижимая к себе крестника, греясь в тепле его тела. И надеясь, что не проснется от кошмаров.

Отредактировано Mephistos Lenz (11.05.2016 02:17:01)